[ad_1]
Герои программы — люди, которые профессионально управляют деньгами богатых россиян либо имеют к этой индустрии прямое отношение: руководитель направления исследований и консалтинга Центра управления благосостоянием и филантропии бизнес-школы «Сколково» Андрей Шпак, глава Sberbank Private Banking Евгения Тюрикова, генеральный партнер Matrix Capital Павел Теплухин и руководитель управления по работе с финансовыми активами дирекции по работе с частными клиентами Ситибанка, участник платформы Forbes Council Михаил Знаменский.
О поведении инвесторов во время обвала на рынках
Павел Теплухин: Могу сказать, что я не заметил никакого коренного изменения за эти 5 месяцев, потому что, на мой взгляд, этот период был разбит на неравные части. Сначала все было живенько и бодренько, все росло — в начале года. Потом случился шок, в течение которого клиенты ничего не делали, пытались понять, что происходит вокруг. И, на самом деле, это оказалось самой правильной стратегией. После этого было довольно шустрое восстановление, и на многих рынках и во многих сегментах (финансового) рынка это восстановление, собственно, уже завершилось. В этом смысле каким-то образом перенастроить свои инвестиционные стратегии клиенты пока, наверное, не успели.
Но это не значит, что этот процесс не состоится. Я думаю, он состоится, и эти стратегии будут направлены на снижение волатильности, портфельное хеджирование разнообразных рисков. Помимо этого, портфели, скорее всего, станут еще более консервативными. Вот такое у меня наблюдение. По самим стратегиям — я уже сказал, что облигационные портфели практически уже в нуле, они даже в некотором плюсе по сравнению с началом года. Конечно, для портфелей equity (акций) этот путь еще не завершен.
Хочу напомнить, что до кризиса 1998 года вообще никто не инвестировал в облигации в России. Все были рьяными сторонниками высокорискованных портфелей, состоящих из акций. С каждым кризисом — это случалось в 1998-м, в 2008-м и в 2014 годах — количество сторонников консервативных стратегий увеличивается. Я думаю, нынешний кризис, который связан в данном случае с вирусом, не будет исключением. Сторонников консервативных стратегий все больше. В этом смысле российские инвесторы находятся в некоем общемировом тренде, при котором количество инвесторов в консервативные стратегии существенно превышает число инвесторов в более рискованные стратегии.
Евгения Тюрикова: На самом деле, мы видели противоположную динамику в цифрах и количестве сделок, а также в активности наших клиентов в целом за последние месяцы —клиентская активность сильно возросла. Клиенты пользовались возможностями зайти в рынок, и аппетит к риску у них увеличился. На 163% у нас увеличилось количество брокерских сделок в марте-апреле по сравнению с этим же периодом 2019 года. В целом объем брокерских сделок (за март-апрель) увеличился на 88%, то есть фактически на 90%. С середины марта, когда рынок начал просаживаться, мы видели серьезное увеличение спроса на рискованные инструменты, такие как акции и облигации неинвестиционной категории на фоне стремительного снижения всех ценовых уровней в целом.
Что делали мы? Мы рекомендовали клиентам, у которых все-таки есть наличность, воспользоваться этой возможностью и заходить в рынок. Понятно, что бум ты никогда не поймаешь, но (можно) потихоньку формировать свои позиции. Потому что интерес, повторюсь, и аппетит к риску у клиентов довольно высокий. За эти два месяца, если говорить о марте и апреле, мы увидели, что клиенты на 45% больше покупают акции, чем облигации. И соотношение покупок к продажам в марте тоже было 2 к 1. То есть даже те, у кого были долгосрочные стратегии — и сбалансированные, и диверсифицированные — заходили в риск (рискованные активы), объем сделок в целом увеличился. И объем, как я уже сказала, увеличился двукратно.
Михаил Знаменский: Я соглашусь с Евгенией. У нас, несмотря на панику на рынке и замедление в апреле, май выглядел довольно-таки неплохо. В целом инвестиционная активность приросла к маю прошлого года на 23%. И здесь, однозначно, мы видим, что эта активность формировалась за счет покупок клиентов с агрессивными риск-профилями. С точки зрения того, что (клиенты) покупают — я не могу сказать, что тренд достаточно сильно изменился. Но хотим отметить тот факт, что где-то полтора месяца назад очень сильно вырос спрос на спекулятивные инструменты. Это акции российских компаний, акции (компаний) развитых рынков — в основном, конечно, это широкие индексные фонды — ETF и паевые международные фонды.
Здесь прирост от года к году в мае был свыше 20%, что удивительно для многих: поведение российских инвесторов значительно отличается от поведения наших клиентов в других странах, в странах Азиатско-Тихоокеанского региона. Там налицо конкретное замедление, за исключением нескольких стран. И Россия — одна из стран, которая, кстати, вместе с Гонконгом, показывает прирост показателя продаж инвестиционных продуктов. Что касается покупки против продаж, то, конечно, у нас не такие агрессивные результаты, как у наших коллег в Сбербанке. В среднем покупки на 30% превышают продажи, то есть позитивный net sales мы отмечаем за последние три месяца.
Андрей Шпак: По поводу того, кто прав, здесь мне вспоминается классический анекдот про «и ты прав». Мне кажется, правы все: у каждого своя реальность и то, что они наблюдают. Я, опять же, из общения с широким кругом банкиров и клиентов вижу, что реакция многих владельцев капитала на этот кризис была сначала достаточно резкой, когда было сильное падение. Но дальше, в отличие от предыдущих кризисов, многие собрались, и такая, наверное, типичная реакция была, что это (падение) — возможность. Это то, что мы видим по реакции клиентов Сбербанка: многие инвесторы уже привыкли, это далеко не первый кризис. Они видят, что во многих ситуациях рынок отскакивает, и поэтому используют это не для сброса активов, а для каких-то своих оппортунистических историй.
А другой тренд — мы здесь больше говорили о людях, у которых уже сформирован какой-то инвестиционный портфель, но не секрет, что у немалой часть владельцев капитала основной актив — это бизнес. И люди исторически очень не любили деньги оттуда (из бизнеса) выводить, потому что логика у них была такая: вроде бы я зарабатываю здесь 20-25%, кто мне даст такие деньги на финансовом рынке. При этом они забывали, что эти 20% (дохода) — в компании, а когда ты выводишь (эти деньги), они становятся далеко не 20%. И что бизнес — это рискованный актив. Я думаю, эти два месяца карантина, когда многие, казалось бы, достаточно прибыльные бизнесы резко встали и оказалось, что бизнес в любой момент может превратиться в тыкву, заставляют многих задумываться над тем, что, может быть, надо чуть больше времени уделять финансовой подушке за пределами того бизнеса, которым ты занимаешься.
Об отношении к рублю и рублевым активам
Михаил Знаменский: Исторически так получается, что рубль — не основная валюта сбережения и накопления для клиентов. Поэтому если посмотреть на весь инвестиционный портфель, в который входит и кэш, то, в среднем, до 15% (в нем) — это российский рубль. Есть ли изменения в этой доле? Я могу точно сказать, что в последние три месяца количество рублей, которые приходят извне в Ситибанк, растет, и этот показатель довольно-таки сильно ускоряется. Но здесь нужно отметить комбинацию факторов. Люди тратят меньше, поэтому оттоки рублей — той валюты, в которой россияне в первую очередь тратят — тоже замедлились.
Второе — если посмотреть, что покупали и продавали из рублевой зоны, то мы, однозначно, видим, что покупки рублевых активов на 20% выше, чем продажи. То есть паники мы не наблюдали, не наблюдали бегства из рублевых активов. Лишь в апреле мы видели превышение продаж над покупками на 8%, но это был тренд одного месяца, и в мае покупки российских активов значительно выросли. Если посмотреть в отраслевом разрезе — это, конечно, голубые фишки, (акции) основных нефтегазовых компаний. Здесь клиенты Ситибанка не прочь поспекулировать и продолжают это делать. Ну и, конечно, это покупка российского госдолга. Россияне продолжают верить в эти бумаги и активно перекладывают либо кэш, либо средства с депозитов (в облигации федерального займа), чтобы все-таки получить ставку выше, чем по депозитам.
Евгения Тюрикова: Наши клиенты использовали (ситуацию на рынке) как возможность заработать — выходили из доллара, заходили в рубль. В среднем наши портфели (выглядят так): 80% — иностранная валюта, а 20% — рубль. Это и активы, и пассивы. В мае мы видели (долю) в среднем 29-31% у рубля и около 70% — у иностранной валюты. Клиенты (в марте) продавали много, заходили в рубль. В среднем выход из доллара в рубль был в 2,5 раза выше, чем в марте прошлого года. То есть конверсионные операции были увеличены на 150%. Ситуация в апреле была получше и полегче — мы видели прирост в 40% по отношению к апрелю (прошлого года), и в мае более-менее все стабилизировалось.
Сейчас начался откуп в обратную сторону — из рубля в доллар. То есть если в марте клиенты выходили из иностранных валют в рубль, потому что это была фиксация заработка — люди входили в доллар по 60 рублей, а выходили по 74-75 рублей, то сейчас клиенты стали возвращаться в иностранную валюту. Отсюда и наша волатильность по структуре активов и пассивов. Если наша стандартная структура (портфеля) — 80% иностранной валюты и 20% рублей, то в марте и апреле мы наблюдали 30% рубля и 70% иностранной валюты. Сейчас мы потихоньку возвращаемся к более-менее стандартной для нашего сегмента балансировке в активах, то есть близимся к тому, чтобы увидеть 80% в иностранной валюте и 20% — в рубле.
Павел Теплухин: Портфельные управляющие время от времени совершают операции с валютой, и с рублем в том числе. Эти операции происходят нечасто. Вот у нас последняя операция прошла в минувшую пятницу (5 июня), когда у нас в портфеле было 8% разнообразных рублевых инструментов разнообразных, и эта (доля) была уполовинена — рубль был конвертирован в долларовые инструменты. Это случилось одномоментно. А до этого три месяца никаких обменных операций (портфельный управляющий) не осуществлял. В марте была, так сказать, большая покупка рубля. В этом смысле наш портфельный менеджер во многом похож на индивидуальных клиентов, чье поведение описывала Евгения. Но просто он совершает операции редко — один раз в несколько месяцев — фиксируя (прибыль) или перекладывая (активы) из одной валюты в другую. Вот из рубля мы вышли в прошлую пятницу.
Андрей Шпак: Здесь, опять же, во-первых, вопрос во временном горизонте, на который вы смотрите. А во-вторых — в какую инвестиционную игру вы играете. Потому что, например, если смотреть на достаточно длинном (временном) горизонте, то динамика курса рубля в значительной мере объясняется разницей между инфляцией в России и США. И, соответственно, цена на нефть влияет в ту или иную сторону: когда цена растет, курс укрепляется, цена падает — соответственно, курс ухудшается относительно долгосрочного тренда.
Credit Suisse несколько лет назад делал специальный замер на длинных промежутках времени. И практически по всем странам, по которым он замерял, динамика курса (национальной валюты) на 90-95% коррелируют с разницей между инфляцией (в этой стране и США). Соответственно, если у вас долгосрочный инвестиционный план, то есть вы нормально инвестируете в длинную — по большому счету, вам все равно. У вас сформирован какой-то инвестиционный портфель, и вам эти краткосрочные колебания (курса валюты) совершенно не релевантны.
О реакции на введение налога на доходы от депозитов
В конце марта президент Путин объявил о новом налоге в 13% на доходы от вкладов и инвестиций в облигации свыше 1 млн рублей. Налог будет взиматься с суммы процентов по вкладам и инвестициям в долговые бумаги, если она превысит доход в размере ключевой ставки ЦБ c 1 млн рублей. Таким образом, при ключевой ставке в 4,5% годовых налогом будут облагаться доходы от вкладов и облигаций свыше 45 000 рублей в год.
Евгения Тюрикова: Мы не увидели никакой дополнительной активности, связанной с новостями о налоге на доходы с депозитов. Конечно, структура тех банковских активов, которые у нас держат клиенты, меняется. Клиент на протяжении уже нескольких лет переходит в активное управление, то есть уходит из депозитов и переходит в инвестиционные решения. Но сейчас это совершенно не повлияло на решение клиентов бросаться из депозитов в инвестиционные решения.
Так что абсолютно нет — структура не изменилась. Она медленно выравнивается — я думаю, мы увидим (соотношение депозитов и инвестиций) 50% на 50%, потому что сейчас у нас 45% (капитала) клиенты держат в инвестиционных решениях, 55% — в депозитах. Потихоньку это идет к уровню 50% на 50%.
Михаил Знаменский: Никаких резких движений мы не наблюдали и, наверное, не ожидаем. Здесь только к концу года инвесторы и «депозитчики» почувствуют разницу, если она все-таки будет существенной. И, наверное, более важным фактором остается размер ставки и реальное состояние банка. Мне кажется, эти факторы пока являются основными при принятии решения (о размещении средств).
Об отношении к российским деньгам на Западе
В 2016 году Россия присоединилась к соглашению об автоматическом обмене финансовой информацией в рамках глобального плана ОЭСР по борьбе с размыванием налоговой базы и выводом прибыли. По его условиям налоговые органы разных стран передают друг другу сведения об иностранцах с активами от $1 млн и компаниях со счетами от $250 000. В сентябре 2018 года Россия наконец начала автообмен с другими юрисдициями. Сейчас в списке стран — участников обмена с Россией порядка 90 государств, включая Кипр, Люксембург и Швейцарию.
Павел Теплухин: В принципе, отношение к российским участникам (рынка), кто бы это ни был — и профессиональные игроки, и частные лица, и финансовые институты — остается очень настороженным. Для иностранных банков любой контрпартнер с российскими корнями по определению несет в себе дополнительные риски и подлежит более тщательной, более въедливой проверке, более регулярному, более дорогостоящему контролю и так дальше. К сожалению, это остается, и даже нет никаких предпосылок к тому, чтобы ситуация в какую-то сторону развернулась. Вот эти дополнительные нововведения по автоматическому обмену, по факту, ничего не меняют. Этот режим существует с большинством стран уже довольно давно. И все, кто этого боялся, уже давно перебоялся или перенастроил свои системы.
А те, кто этого не боялся, смирились с тем, что есть некие более систематизированные форматы отчетности, больший объем предоставляемой информации и так далее. То есть на клиентов это никак не повлияло. Но могу сказать еще раз, что ситуация с нашими западными контрпартнерами — будь то администраторы, юристы, аудиторы, финансовые институты, посредники, эмитенты — такова, что везде, как только они увидят какого-то контрагента — клиента или брокера — с российскими корнями, это сразу огромный восклицательный знак, дополнительные проверки, контроль. Это очень продолжительно, отнимает очень много времени и ресурсов.
Речь идет про Европу и Швейцарию — Америку уже, я так понимаю, россияне забыли, потому что там с этими мельницами бороться в принципе невозможно. Теперь, наверное, как-то обособленно будет стоять Великобритания, потому что у нее будет все больше и больше самостоятельного регулирования. Но я думаю, ситуация вряд ли будет легче. По поводу азиатских рынков: там россияне — это по-прежнему экзотика. И это не связано с какими-то санкционными или другими вещами. Это просто связано с тем, что про Россию там в принципе очень мало знают. Могу привести простой пример. Если европейцев мы уже приучили, что штамп в паспорте с российской пропиской — это вполне достаточное подтверждение текущего адреса гражданина, то в Азии по-прежнему просят (предоставить) utility bills (Forbes. — счета за коммунальные услуги), которых в России не существует в их понимании. Эти люди по-прежнему находятся на ранней стадии познания того, что такое Россия и кто такой российский клиент.
Андрей Шпак: Изменение отношения (к российским клиентам) частично идет от того, что на крупных международных игроков в принципе растет давление с точки зрения комплаенса — тех документов, которые они должны собирать и постоянно подтверждать, что деньги, которые к ним приносят (клиенты) — это чистые деньги, никак не замазанные. Это, например, одно из следствий того, что с точки зрения бизнес-экономики работать с небольшими капиталами становится просто невыгодно. Если в большинстве швейцарских банков 5-7 лет назад, в принципе, можно было спокойно открыть счет с 1 миллионом евро, франков или долларов, то сейчас (если у вас) меньше 3-5 миллионов — вы им будете малоинтересны, просто потому, что стоимость обслуживания, стоимость всей этой инфраструктуры сильно растет.
Естественно, санкционная история тоже не добавляет привлекательности российским клиентам, потому что это требует дополнительного времени, дополнительных проверок, создает потенциальные дополнительные риски. И, естественно, средний российский владелец капитала в российском банке получает уровень сервиса, который гораздо выше, чем тот, который он может получать во многих европейских банках: здесь (в России) он владелец крупного капитала, а там — владелец маленького капитала. Для части клиентов это определенный аргумент в пользу того, чтобы как минимум часть капитала перевести в Россию.
Евгения Тюрикова: Давайте разберемся, кого обслуживают швейцарские банки и почему поднялся тикет (Forbes. — ticket, входной порог для клиентов private banking). Швейцарские банки исторически обслуживают клиентов (сегмента) Private Clients. Это ни в коем случае не Affluence сегмент и не розничный сегмент. Российские граждане держат 60% капитала за границей, и это давно сформированная, нормальная диверсификация. При этом 40% они держат в стране (в России). В рамках этой диверсификации порядка 30% приходится на Швейцарию. Никакой потребности ходить в офис, делать какие-то домашние операции у этих клиентов нет. Тикет в миллион долларов был, сейчас банки действительно подняли входной порог на 3 миллиона долларов, но, в целом, если Private Clients — это человек (с капиталом) от $5 млн, то тикет в $3 млн или $1 млн не имеет ни малейшего значения.
Почему клиент получает сервис в России или в своем домашнем банке лучше? Да потому что у него потребность в операциях здесь (в России) гораздо выше — он здесь живет, как правило, и поэтому ему здесь сервис необходим. Давление действительно есть со стороны комплаенс, оно не вчера возникло, и оно не связано с пандемией и вообще с каким-либо кризисом. Уже больше 10 лет все страны и все банки усиливают контроль за капиталом, что абсолютно правильно, на мой взгляд. Давление на стоимость есть, но оно не такое катастрофическое, о котором можно было бы говорить. При этом индустрия Private Banking, наверное, одна из самых низкомаржинальных, потому что, в целом, она зарабатывает 0,9%. Это очень низкая маржа. Я не очень согласна с выводами Андрея, что там (за границей) клиентам сложнее открыть счет. Нет, процедуры комплаенс в России тоже имеют место, и здесь так же необходимо доказывать происхождение капитала, показывать, откуда средства, и рассказывать свою историю.
О среднем чеке премиального клиента
Евгения Тюрикова: Порог входа к нам — 100 млн рублей. Мы ничего не меняли в зависимости от того, какой (курс к доллару) — 60 рублей, 70 рублей, либо был 30 рублей. 100 млн рублей у нас порог входа, и средний тикет — в районе $4,5 млн.
Михаил Знаменский: Порог входа у нас в России — 60 млн рублей. Если посмотреть на средний тикет — допустим, инвестиционный, то он где-то $35 000.
Об инвестициях, которые делают богатые
Михаил Знаменский: Я могу точно сказать, что стратегия с точки зрения предложения продуктов не меняется. Единственное, что мы можем отметить — увеличился спрос на консервативные инструменты. Клиенты, которые были агрессорами по своему риск-профилю, после просадок вдруг начали резко обращать внимание на такие инструменты, как золото, облигации инвестиционного уровня развитых стран. Начали смотреть на российский госдолг, хотя раньше обращали внимание только на высокодоходные облигационные решения. Поэтому, однозначно, flight to safe haven, если можно так сказать: то есть это золото, это государственные облигации — не только США, но и России. И зачастую мы видим, что клиенты начинают приобретать инверсивные инструменты (Forbes. — обычно это индексные фонды, доходность которых растет при падении фондового индекса, лежащего в их основе), хотя это больше относится к спекулянтам — Short ETF на широкие рынки, на индекс S&P 500. Таких мало, но это новый тренд. Что касается 2020 года, однозначно продолжится спрос на защитные активы — это будет золото, это могут быть облигации инвестиционного уровня — и, конечно же, спрос на различного рода структурированные продукты с функцией защиты капитала — либо полной, либо частичной. В мае мы видели как никогда увеличивающийся спрос на структурированные решения с полной защитой капитала, и это не сюрприз.
Павел Теплухин: Мы работаем с family office. У них в распоряжении минимум $100 млн, а скорее $200 млн — это нижняя планка, а верха там и нет. Но у нас для инвестиций в продукты средний тикет — $5 млн на продукт. Понятно, что вопросы диверсификации и того, какие продукты мы можем предложить клиентам, чтобы их заинтересовать, формулируются несколько иначе. Сейчас мы пытаемся «склеить» продукты, которые будут включать в себя экономические агенты, выигрывающие от этого пандемии, кризиса и так далее. Целый ряд отраслей, безусловно, пострадали, но есть и компании, отрасли, которые выиграют от этого события, от этой встряски для всего мира. Это, конечно, все, что связано с технологиями, с онлайн-ретейлом. Этих компаний большое количество в разных странах. Мы специализируемся на развивающихся рынках, и здесь тоже большой выбор, куда посмотреть. Все, что связано с онлайн-образованием — это второй сегмент. Там тоже большое количество разнообразных компаний, которые занимаются разнообразными формами обучения. Они специализируются либо на каких-то предметах, либо на инфраструктуре обучения и так далее. У многих клиентов дети учатся в онлайне, и они понимают, какие из провайдеров хорошие, какие — не очень, и это сильно помогает в формировании некоего отношения к потенциальному объекту для инвестирования. Это те идеи, вокруг которых мы сейчас формируем продукты, которые, соответственно, будем клиентам в ближайшее время предлагать. Скорее всего, это будут закрытые фонды на определенный срок — от 2 до 5 лет, чтобы инвестировать в эти компании, которые больше всего выиграли от этой встряски.
Евгения Тюрикова: Я бы добавила сюда еще фарму. В принципе, все private equity фонды, венчурные фонды давно инвестируют в проблематику, связанную с возрастом, с раковыми болезнями, с вирусами, но сейчас это стало очень активно, и, в общем-то, мы наблюдаем приток в альтернативные инвестиции, в private equity фонды со стороны наших клиентов, и доля (этих инвестиций) в портфеле растет. Да, согласна, даже если посмотреть, как IT-сектор восстановился после мартовского провала, то сейчас это уже плюс 11% (по состоянию на 9 июня). То есть он восстановился быстрее, чем все остальные сектора, чем (широкие индексы) S&P 500 и РТС. Это только доказывает правильность выбора клиентов, которые инвестировали в него и в марте, и до этого — на длинном, консервативном горизонте.
О том, безопасно ли доверять свои деньги банкам
Михаил Знаменский: Как мы видим, объем инвестиционного портфеля в сегменте private и вообще весь инвестиционный портфель в Ситибанке от года к году прирастает где-то на 20%. Если бы страшилка (о возможном крахе банковской системы) была настолько реальной и страшной — извините за масло масленое, то, наверное, мы видели бы отток средств. В реальности мы наблюдаем, что инвестиционный портфель — та подушка безопасности россиян — растет. Поэтому, как нам кажется, россияне доверяют российской банковской системе, российским инвестиционным компаниям. И здесь основным драйвером будет качество инвестиционного совета и конечный финансовый результат, потому что все больше клиентам доступны платформы, которые четко рассчитывают годовой или квартальный доход.
О сроках окончания кризиса и перспективах экономики
Евгения Тюрикова: Это точно закончится. Если посмотреть на все кризисы, которые проходила мировая экономика — все восстанавливалось довольно быстро. Был провальный 2008-й, потом — неплохой 2009 год, затем мы падали в 2011-м и восстановились в 2012 году, какие-то сектора падали в 2013-м, а в 2014 году это уже восстановились. Был (кризис) 2014-2015 годов, но все равно все на рынке восстанавливается. Если взять тот же самый S&P 500 или NASDAQ, то среднегодовой доход (по этим индекса) — это 10% или 15%. Поэтому все закончится. Вопрос, конечно, в том, будет ли вторая волна, третья волна — непонятно, чем нам это грозит. Я думаю, сейчас никто не возьмется делать какие-либо прогнозы, потому что очень много неопределенности. К сожалению, то, о чем мы говорили (раньше) — про неопределенность в 2018-м, 2019 году — сейчас это стало гораздо глубже.
Павел Теплухин: На самом деле, здесь мы должны четко разделять реальную экономику и финансовые рынки. Финансовые рынки живут ожиданиями, живут будущим. В конце концов, стоимость акций — это дисконтируемый будущий денежный поток от компаний. Динамика этих двух сегментов может не совпадать. И вот сейчас как раз тот самый случай, когда она не совпадает. Поэтому когда мы говорим про восстановление финансовых рынков, то в данном случае я абсолютно согласен с Евгенией — скорее всего, это произойдет достаточно быстро. Речь идет про месяцы, наверное. Американский рынок уже восстановился, а российский чуть-чуть отстает. А если мы говорим про реальную экономику, то размер ее падения пока оценить невозможно — реальных цифр еще не существует.
Есть отдельные цифры, которые позволяют размышлять о том, какова будет глубина падения — 4% или 5% ВВП в этом году. Это падение и связанные с этим недостающие доходы бюджета будут профинансированы. После этого правительство будет вынуждено в течение последующих лет компенсировать эти выпавшие доходы. И это значит, что в целом это бремя ляжет на население — либо через налоги, либо через инфляцию, либо через какой-то другой формат обесценивания сбережений. Надо просто понимать, что вот эти 4-5% падения ВВП в этом году должны дойти до конкретного покупателя, до конкретного гражданина. Вот мы — все 150 млн граждан нашей страны — должны будем каким-то образом абсорбировать этот убыток. Он придет к нам в той или иной форме — либо в виде повышенного налога, либо в виде инфляции, что, в общем-то, тот же самый налог, но по-другому сделанный, либо в виде конфискации или обесценивания той или иной части сбережений. Чудес не бывает — нам, в отличие от Америки, никто со стороны помочь не может, поэтому этот убыток будет весь наш. По этому поводу, дорогие россияне, ждите, как вы поделите между собой $50 млрд убытков, которые случились в этом году.
Андрей Шпак: Я бы хотел немножко на другие вещи обратить внимание — что карантин у нас длился достаточно долго для того, чтобы у людей сформировались новые привычки. И, соответственно, когда мы говорим про восстановление экономики, то, наверное, когда мы все-таки выйдем из кризиса, экономика будет выглядеть немного по-другому. Очевидный тренд — мы видим, что онлайн-доставка становится гораздо доступнее и легче. Вполне возможно, что розничные потоки — в силу опасений людей, которые боятся посещать какие-то массовые места — будут сохраняться (слабыми). По крайней мере, мы видим во многих странах, которые открылись (после карантина) раньше, что там до конца это не восстанавливается, и частично это перехватывает онлайн.
И здесь вопрос, на какие именно привычки эти два месяца (карантина) повлияют с точки зрения потребительского поведения и какие сектора выйдут обновленными и способными расти дальше и вытаскивать за собой экономику. То есть этот кризис, наверное, серьезно отличается от некоторых предыдущих вроде кризиса 2008 года, когда был шок внешнего спроса, деньги уменьшились, а потом все потихоньку восстановилось и деньги пришли, а экономика изнутри особо не поменялась. А здесь у нас может быть в достаточно радикальной форме определенное структурное изменение экономики, о котором в последние 10-15 лет говорят многие реформаторы, а оно, собственно, потихоньку происходит на наших глазах.
Михаил Знаменский: По нашей (прогнозной) модели, запаса прочности при (стоимости) нефти в $20 за баррель может хватить на 2,5 года — это, в принципе, позитивная новость. Я думаю, первая, вторая, третья волны коронавируса могут быть запросто пережиты. С точки зрения глобального ВВП, то здесь, однозначно, будет снижение. Причем даже на худшие уровни, чем те, которые мы наблюдали в 2008 году — это сокращение глобального ВВП где-то на 3,5%. Но здесь отрадно видеть, что действия ФРС с увеличением баланса до $9 трлн очень радуют рынок, и мы видим динамику рынка США и отчеты по безработице, которые просто вводят в шок участников рынка.
Что касается России, то, к сожалению, в этом году аналитики Ситибанка прогнозируют снижение ВВП на 4,2%. Но в 2021 году мы ожидаем, что экономика России может восстановиться до уровня прироста ВВП в 3,5%, что радует. Ну и сама фаза восстановления может занять, по нашему мнению, до восьми кварталов. Если текущий сценарий восстановления будет плюс-минус таким же — у нас до 2 лет может уйти на то, чтобы реально вернуться на докризисные уровни. Ну и не может не радовать активная позиция Центрального банка РФ, который продолжает снижать ставку. Здесь мы предполагаем, что она может снижаться еще дальше — к уровню 5% и, возможно, ниже (Forbes. — на заседании 19 июня совет директоров ЦБ снизил ключевую ставку на 1 процентный пункт до рекордно низкого уровня 4,5% годовых).
[ad_2]